А. Давыдов - Анархизм: история и ментальность русского бунта
В каждой группе домов, в каждой улице, в каждом квартале организуются группы добровольцев для заведования съестными припасами; и они, конечно, сумеют столковаться между собою и сообщить друг другу о результатах своей работы».91
И далее Кропоткин на примере рабочих стачек и Парижской Коммуны, устройства крестьянских общин, организации коммунальных служб в городах, проявлений милосердия и т. д. пытался доказать, что народ, особенно если над ним не будет чиновников, при распределении продуктов будет руководствоваться «самым простым чувством справедливости».92
Как любой человек с фанатическим типом сознания (а все революционеры принадлежат к этому типу, иначе они не революционеры), Кропоткин видел только то, что хотел видеть. Он не хотел замечать и не замечал случаев грабежей, разгула преступности в период революций, активного участия в них разного рода люмпенов, которые никуда не исчезнут при любой революции, даже самой социальной, анархической и коммунистической и которым нет никакого дела до высоких идеалов анархического коммунизма и у которых нет даже «простого чувства справедливости». И что делать с преступниками, распоясавшимися люмпенами? Государства нет, полицию прогнали.
Кропоткин не хотел даже знать, почему на самом деле существует поземельная крестьянская община в России с её уравнительными переделами пашни и коллективным использованием прочих сельскохозяйственных угодий. Как и все русские народники, он был уверен в проявлении в этом коммунистических инстинктов русских крестьян (а Кропоткин – и не только русских), а не реальных проблем крестьянской жизни, связанных прежде всего с крепостным правом, ограничением миграции на свободные земли, круговой порукой при несении государственных и помещичьих повинностей.
Кропоткин предусматривал такой ход событий, когда социальная революция произойдёт не сразу во всех странах и, более того, что так и будет. Он поднимал вопрос о снабжении населения в случае нарушения обмена внутри и между странами и возникновения недостатка продовольствия в восставших городах.
Для восстановления снабжения продовольствием города крестьянами Кропоткин предлагал то, что большевики в годы политики «военного коммунизма» называли прямым продуктообменом. Рабочие должны предлагать крестьянам не пустые бумажки-ассигнации, а орудия труда, одежду, лампы и керосин, т.е. предметы, в которых земледельцы нуждаются. С этой целью город должен взяться «тотчас же за производство того, что необходимо крестьянину», вместо выпуска разных безделушек.
Анархист фантазировал: «Пусть город пошлёт в деревню не комиссара, опоясанного красным или разноцветным шарфом, с приказом везти припасы в такое-то место, а пусть пошлёт туда друзей, братьев, которые скажут крестьянам: „Привозите нам свои продукты и берите из наших складов всё что хотите“. Тогда жизненные припасы будут стекаться в город со всех сторон. Крестьянин оставит себе то, что ему нужно для собственного существования, а остальное отошлёт городским рабочим, в которых он – в первый раз во всей истории – увидит не эксплоататоров, а братьев».93
Возможное сокращение поставок в город продовольствия как от крестьян революционной страны (понадобится время для переустройства сельского хозяйства, расширения посевов, внедрения новых машин, увеличения производства удобрений), так и из-за вероятного прекращения импорта, Кропоткин надеялся компенсировать самоснабжением: города должны в таком случае заняться обработкой земли. С этой целью предлагалось превратить в плодородные поля, например, парки, занимающие в городах и их окрестностях миллионы десятин и тогда «коммунистическая община, если она решительно станет на путь экспроприации, несомненно приведёт нас к этому соединению земледелия с промышленностью, к тому, что человек будет заниматься и тем и другим одновременно или в различные месяцы года».
Примечательна оговорка, которая нечаянно проскальзывает у князя-анархиста Кропоткина в следующей тут же фразе: «Пусть только революция вступит на этот путь: с голода она наверное (выделено авт. – В.Б.) не погибнет!» Его пугал не голод: «Опасность лежит вовсе не в этом: она лежит в умственной трусости, в предрассудках, в полумерах».94
Из всех мер обеспечения продовольствием революционного города, предлагавшихся Кропоткин, в период гражданской войны 1917—1920 гг. в России была только одна – горожане действительно начали заниматься земледелием, но делали это не во имя коммунистических идеалов, а от голода. Крестьяне в город продукты не повезли в обмен на промышленные товары – не было их в достаточном количестве, чтобы брать «всё что хотите», не было возможности быстро увеличить их производство. И именно от голода погибала революция в России в 1917—1921 гг.
Возможность яростного сопротивления свергнутых классов, неприятия коммунистических преобразований и идей большинством крестьян и городских жителей и вызванной этим гражданской войны, вероятность иностранной интервенции Кропоткину даже не приходили в голову. Даже в условиях гражданской войны, при издании своих анархистских произведений он не сделал поправку на эти обстоятельства. А ведь гражданская война и интервенция потребовали переориентации промышленности не на производство предметов для крестьян, а на военные цели. Но… фанатик видит только то, что хочет видеть.
Столь же «легко» и «просто», как вопрос продовольственный, Кропоткин решал вопрос жилищный. Он вполне традиционно для себя исходил из идеи, что дома есть продукт коллективного труда рабочих и поэтому не могут быть в частной собственности. Анархист также был уверен в широком распространении среди рабочих уже в то время убеждения в нелепости права собственности на дома. И у Кропоткина опять всё делается так, что проще не бывает: народная инициатива, чувство справедливости и здравый смысл простого люда, группы добровольцев для собирания справок о свободных квартирах, переселения из трущоб, делёжка без скандалов. Князь-анархист был абсолютно уверен в наличии в городах такого количества свободных квартир, что их хватит на всех обитателей трущоб, надо только отменить плату за жильё и провести его справедливое распределение. Обладатели дворцов и больших квартир, лишившиеся слуг, сами от них откажутся и переберутся в помещения поменьше, в которых «банкирши сами могли бы готовить себе кушанье».95
Как с продовольствием и жильём, Кропоткин также предлагал поступить с одеждой: завладеть всеми магазинами одежды и открыть их настежь, дать каждому право брать всё что нужно, будучи уверенным, что на всех хватит, а если не хватит, то общинные мастерские (которых ещё нет) быстро изготовят.
При этом анархист отвергал упрёки в том, что революция всех сделает одинаковыми, что на всех может не хватить качественной одежды («собольих шуб» и «бархатных платьев»). Вначале может и не хватит, соглашался он, но потом, когда первоначальные потребности будут удовлетворены, когда производство возрастёт, то можно удовлетворить потребности и в более модной и хорошей одежде.
Но здесь важны даже не эти рассуждения, и даже не надежды на изменение вкусов на более простые, благодаря чему можно будет обойтись без соболей и бархата. Кропоткин вновь и вновь уповал на перемену нравов, на проявления благородства: «Общество, как и отдельная личность, переживают времена полного упадка нравов, но у него бывают также и минуты героизма. Как бы низко оно ни падало в такие времена, когда оно погрязает, как теперь, в преследовании мелких и ограниченных личных интересов, – в великие эпохи оно меняет свою физиономию. У него бывают минуты благородства, минуты увлечения. Искренние люди приобретают тогда влияние, которое теперь принадлежит плутам и ловким дельцам. Совершаются акты самоотвержения (выделено авт. – В.Б.); великие примеры находят себе подражателей; даже эгоистам бывает совестно оставаться позади других, и они волею-неволею присоединяются к общему хору людей великодушных и смелых».
Кропоткин ссылался на Великую Французскую революцию 1793 г. как изобиловавшую примерами такого рода.
Теоретик анархизма хорошо понимал, что на «актах самоотвержения», на проявлениях героизма прочных успехов нельзя добиться и оговаривался, что не на прекрасных чувствах «мы основываем наш общественный идеал». Но он надеялся, что подъём этих чувств поможет революционерам пережить первые, самые трудные моменты.
Анархист, лично высокоморальный человек, писал: «Кроме того, если (выделено авт. – В.Б.) революция примет именно то направление, о котором мы говорим, свободный личный почин поможет нам избегнуть всяких помех со стороны эгоистов».96
